3. ЗОМБИРОВАНИЕ ПО-АКАДЕМИЧЕСКИ (курс лекций)
Лекция III. ПСИХОСОЦИАЛЬНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ
Катастрофическое состояние методологической мысли было отмечено некоторыми отечественными учёными уже на заре советской науки. Так, в дневниковых записях В. И. Вернадского за 1931―1932 гг. читаем: «Упадок научного творчества всегда был связан с переоценкой достижений философии или религии. Эта переоценка ― для философии ― и сейчас угрожает нашей стране». «Кругом, в диалектическом материализме, в ленинизме мы видим ту же утопию, но проводимую огнём и мечом инквизиционным путём». «У нас меня угнетает бездарность новых официальных философских исканий при даровитости народа».«Поразительно невежественны и бездарны “философские” работы благонадёжных “мыслителей”».«Психозы сейчас ярко проявляются. Часть диаматов и диалектиков, по-видимому, психически больны. Мне часто рисуется: русские учёные должны работать, неся груз невежественных и больных диаматов и так называемых общественных работников, мешающих, сколько возможно, научной работе».
Приговор Вернадского возник не на пустом месте. Это подтверждают слова И. В. Сталина, произнесённые им в частной беседе с членом Президиума ЦК КПСС Д. И. Чесноковым: «Без теории нам смерть! смерть!! смерть!!!». Из них видно, что имевшуюся в то время у партии теорию Сталин по факту не считал удовлетворительной, почему и напутствовал вошедших в Президиум руководителей новосозданных научных отделов (философии и истории, экономики и права, естественных и технических наук): «Ваша задача ― оживить теоретическую работу в партии, дать анализ новых процессов и явлений в стране и мире».
Оживление если и произошло, то разве лишь в области технических наук, менее зависимых от идеологического давления. Что же касается философии и истории, ответственных за методологическое обеспечение научных исследований, то в них ситуация осталась, по большому счёту, прежней. Притом, что оживление вполне могло бы состояться и там, ― если бы получил научное признание тот, очевидный для любого непредвзятого человека, факт, что с расстройства общественного сознания начинается и расстройство всего «бытийного»: политики, экономики, науки, образования и т. д. (вспомним булгаковскую формулу: «разруха в туалетах начинается с разрухи в головах»).
Победила всё же инерция философского догматизма. Хотя и не окончательно; ситуацию с отделом философии и истории спасло в какой-то мере то, что теорией исторического материализма признавалось влияние не только общественного бытия на общественное сознание, но и общественного сознания на общественное бытие. А признавалось оно потому, что со вторым вариантом влияния были вынуждены считаться ещё сами создатели теории. Назвав этот второй вариант «обратным», они его по факту научно легализовали, сохранив, однако, и главный постулат о примате общественного бытия над общественным сознанием. Тем самым они совместили в своём учении две взаимоисключающие друг друга предпосылки, с преобладанием доверия не к основанному на практическом опыте факту первичности «того, что в головах», а к теоретической установке на обратное.
Но теория, отказывающая в доверии фактам или принижающая их — этонавязчивая идея. А предпочтение, оказываемое сознанием не фактам, а навязчивой идее, в медицине всегда считалось признаком шизофреничности этого сознания.
В нашем случае речь идёт о массовой шизофрении, которую поэтому уместнее интерпретировать не в клиническом, а в психосоциальном смысле (суть явления от этого не меняется). Образованный человек, любящий цитировать булгаковскую фразу о причине «разрухи в туалетах» и одновременно считающий себя материалистом — вполне узнаваемый психосоциальный тип. Он может казаться очень профессиональным, убеждая себя и других, что зависимость общественного сознания от общественного бытия периодически обратима. Но конкретных доказательств обратимости, основанных на изучении структуры и динамики ментально-языковых процессов, он никогда не приведёт, а лишь сошлётся на «диалектику», давно превращённую в средство ухода от сложных вопросов (более «продвинутые» сошлются на синергетику). Он может достичь высших степеней социального успеха и общественного признания, — но в общей атмосфере психосоциальной шизофрении это будет означать лишь его особую, максимально выраженную, адаптацию к данной атмосфере. Он может производить впечатление тонкого интеллектуала, — но, как заметил Пушкин, «тонкость не доказывает ещё ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки».
Психосоциальная шизофрения – это естественный результат неосознаваемости предпосылочной природы любых понятийных высказываний. От такой неосознаваемости и проистекает «разруха в головах», когда суждения субъектов говорения не имеют под собой надёжных предпосылочных оснований или исходят одновременно из предпосылок, несовместимых друг с другом и даже противоречащих друг другу.
Вместе с тем психосоциальная шизофрения ― это завершающая фаза процесса, в ходе которого овладевшая массами навязчивая истматовская идея, принятая за саму собой разумеющуюся предпосылку коллективного сознания, начинает — уже в обход этого сознания — предопределять логику вывода из неё всех остальных следствий. А поскольку конечным таким следствием оказывается доминирование в сознании ментальных установок типа «политика вне морали», «экономика вне морали», «наука вне морали», то и не удивительно, что в общей атмосфере психосоциальной шизофрении возникает соответствующий уклад жизнеустройства, пропитанный всеобщей асоциальностью, цинизмом, коррупцией и моральным разложением. И тем более не удивительно, что причину деградации «общественного бытия» ответственные за это бытие «менеджеры» и их «эксперты» ищут где угодно, только не в содержимом собственных мозгов.
(продолжение следует)
СЕРГЕЙ ГОРЮНКОВ
Академик Международной академии социальных технологий