4. ЗОМБИРОВАНИЕ ПО-АКАДЕМИЧЕСКИ (курс лекций)
Лекция IV. УПРОЩЁННОЕ СОЗНАНИЕ
Научные представления о мире как о самоорганизации материи, развивающейся в направлении от своих простейших форм к живым и разумным, родились в процессе острой полемики с религиозным мировоззрением, в стремлении освободить научную мысль от «сверхъестественного начала» (на самом деле ― от всего непонятного). На практике это обернулось формальным стремлением очистить язык от частицы «сверх». То есть всё, считавшееся прежде «сверхъестественным», стало считаться «естественным» — «самосовершаемым», «самопроизвольным». Такую естественность стали находить повсюду. Язык, в котором прежде видели божий дар, стал считаться естественным языком — выражением потребности в общении. Религия, в которой прежде видели откровение свыше, стала считаться естественной религией — совокупностью моральных принципов. Право, издревле санкционированное и регламентированное мифо-религиозными нормами, стало считаться естественным правом — общественным договором. Соответственно, и креационистская идея, то есть идея сотворения мира некими существами сверхъестественной природы, тоже была переосмыслена ― в ходе отказа от веры в «сверхъестественных существ» ― как проявление естественного процесса. А попытки придания этому процессу чёткой теоретической формы завершились ― усилиями целого ряда умов (от Лапласа и Канта до Лайеля и Дарвина) ― разработкой метода исторического объяснения вещей и явлений по схеме развития «от низшего к высшему, от простого к сложному».
Новоявленный метод, будучи по условиям своего становления чисто умозрительной и лишь внешне онаученной механистической схемой (см. лекцию I), изначально задал дальнейшую, вполне предсказуемую, логику собственного развёртывания. Логика эта с самого начала заключалась и сегодня продолжает заключаться в подчинении эмпирического материала требованиям эволюционной схемы развития. Появляется, скажем, генетика ― и сразу же ставится в зависимость от эволюционной генетики. Обнаруживается различие между первичными и вторичными знаковыми системами ― и тут же возможность понимания сути этого различия блокируется утверждением, что «вторичные системы» эволюционно произошли от первичных (для тех, кто не знает: термин «вторичные» ― чисто условный, произвольный, никаким эмпирическим материалом не оправданный). Возникает теория самоорганизации ― но лишь как повод для попыток доказать, что «эволюционный характер Вселенной должен отражаться в контексте фундаментальных законов физики» (И. Пригожин). Создаётся Общая теория систем ― и немедленно начинается подгонка собственно-системных идей к самоорганизационным (теория самоорганизации в её эволюционистской трактовке выдаётся за дальнейшее развитие системного анализа).
Всё это означает, что по факту научному сознанию искусственно навязан взгляд на эволюционно-историческую картину мира как на единственно правильный, не подлежащий критическому обсуждению, критерий «научности». Притом, что сама картина держится на вульгарно-механистической («усложненческой») схеме развития, от которой уважающие себя учёные на словах всячески открещиваются. Подчёркиваю: именно на словах, а не на деле: ведь схема удобна своей упрощённостью и всеохватностью, она создаёт иллюзию понятности и объяснённости абсолютно всего. А всё непонятное она же отметает за «ненаучностью».
Прямым результатом «усложненческого» взгляда на динамику природных и социальных процессов явилось резкое снижение качества научной мысли ― вследствие закрытия глаз на не-механистические методы изучения этих процессов. То есть «успех» в деле становления целостного материалистического мировоззрения был обеспечен сознательным игнорированием тех направлений научного поиска, которые исходили из взгляда на мир как на изначально и максимально сложный.
Собственно говоря, только такой взгляд на мир и следовало бы считать строго научным, потому что за чисто условными степенями и уровнями «простоты/сложности» изучаемых объектов не стоит ничего кроме субъективной меры понимания природы этих объектов. Эмпирический подход к изучению окружающей нас реальности неизменно убеждает в том, что «камень прост, если надо поднять его и кинуть, и сложен, если мы хотим постичь его кристаллическую структуру… Человек бесконечно сложен для психолога и как дважды два прост для бюрократа, смотрящего на посетителя сквозь уменьшительное стекло. Микроскописты знают, что такое “разрешающая способность” прибора. Под лупой пылинка. Дать увеличение посильнее, и вот уже оказывается, что это живой организм, какая-то инфузория. Ещё сильнее ― и это безмерно огромный агрегат органических молекул» (В. Леви). То есть впечатление «простоты» или «сложности» напрямую зависит от разрешающей способности ума, принимаемой за достаточную.
Тот реальный мир, который нас окружает и частью которого мы являемся ― это изначально сложный мир, которому незачем усложняться, потому что в нём нечему усложняться: нет исходной «простоты». В изначально сложном мире есть лишь процессы, которые, будучи внешне похожими на процессы усложнения, по своей внутренней сути являются процессами перевода скрытых форм сложности в явные. В сущности, нас окружает и пронизывает мир именно таких скрытых форм. А их раскрытие и является предметом настоящей, а не имитационной, науки.
К сожалению, в условиях монопольного засилья механистической схемы развития идея «изначально сложного мира» оказалась не только не востребована отечественной наукой, но и прямо отвергнута ею. Отождествлённая с «идеалистической поповщиной», она была демонстративно исключена из материалистической науки вплоть до середины ХХ века, где частично «реабилитировалась» в рамках Общей теории систем. А победивший механистический стиль мышления, получивший неограниченную свободу действий на освобождённом от опасных конкурентов научном поле, задал, как уже было сказано, «рамочное условие» для всех последующих трактовок эволюционизма — подгонку опытных данных под умозрительную схему развития.
В естествознании это обернулось признанием реальности абиогенеза (хотя до сих пор «мы не знаем нигде на Земле следов времени, где бы живого вещества не было» ― В. И. Вернадский). В эволюционизме это повлекло за собой откровенный фальсификат («Эволюция, по Дарвину, требовала дивергентной схемы и все филогении строились в форме деревьев; параллелизм явился неожиданностью, которую сейчас хотят как-то замазать, вернее, подпудрить в духе селекционизма» ― А. А. Любищев). А в обществоведении та же тенденция завершилась торжеством идеи социального прогресса — утопической концепции, провозгласившей, что если последовательно избавляться от «предрассудков», то сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.
В «предрассудки», разумеется, заносилось всё, что не вписывалось в механистическую схему развития. В частности, «предрассудочными» или, по меньшей мере, избыточными, «лишними» стали считаться все те формы ментальности, которые наделяли сферу духа статусом смыслообразующего стержня жизни. Конкретно это выразил так называемый «основной вопрос (основная мантра) философии», который раз и навсегда отказал духовной сфере в праве считаться таким стержнем; он определил её как область вторичных, относительных, надстроечных явлений. Базисные же (точнее, названные «базисными») явления, благодаря их зачистке от всего лишнего, и легли в основу той теоретической фикции, которая известна сегодня под названием «эволюционно-исторической парадигмы мышления» (см. лекцию II).
Такой, в общих чертах, выглядит историястановления научно-материалистической картины мира. Возникшая не как итог обобщения неопровержимых эмпирических данных, а как результат сознательного отказа от всего, что ей противоречит, эта философская конструкция вульгарно-механистического свойства может и должна считаться в полном смысле слова научной фальшивкой. А исторически состояться и завоевать умы эта фальшивка сумела только лишь потому, что удовлетворила некоторым тенденциозным умонастроениям и запросам своего времени.
В первую очередь она удовлетворила запросу на выдачу желаемого за действительность. Именно этим, менее всего научным, запросом до сих пордержится на плаву не только «общенаучная картина мира», но и вырастающие из неё главные фетиши современного расщеплённого сознания: свобода без ответственности, право без совести, знание без веры ― всё то, что ещё А. С. Пушкиным было охарактеризовано как «порыв в мечтательные крайности и пагубная роскошь полупознаний (см. его записку «О народном воспитании»).
В ещё большей степени научно-материалистическая картина мира удовлетворила управленческому запросу ―запросу на власть, санкционированную и освящённую научной (якобы) истиной. В этом плане она оказалась особенно эффективной: ведь если настоящая власть ― это власть над умами, то над искусственно упрощёнными, примитивизированными умами такая власть и вовсе становится безграничной.
Почему? Да потому, что упрощённому сознанию, вообразившему себя вершиной эволюционного процесса, изначально чужда идея объекта, сравнимого или, более того, превосходящего по совершенству само это сознание. Отсюда ― крайняя самоуверенность упрощённого сознания, его претензия на право компетентно судить обо всём на свете, его неспособность критически рефлексировать над предпосылками собственного мышления. Не удивительно, что такое сознание оказывается в высшей степени манипулируемым. И тем более не удивительно, что оно оказывается насквозь пропитано психологией агрессивного невежества.
Психология агрессивного невежества ― это психология людей, воспитанных в упрощённых представлениях о мире и воспринимающих поэтому любые идеи, выходящие за рамки этих представлений, как ненужные и даже враждебные. Что и наблюдаем не только на примере обывательского стиля мышления, но и на примере деятельности Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований РАН (см. лекцию II).
(продолжение следует)
СЕРГЕЙ ГОРЮНКОВ
Академик Международной академии социальных технологий