В связи с 80-летним юбилеем «Литературная газета» (№ 17, 22-28 апреля 2009 г.) опубликовала статью Александра Ципко «Оазис на Цветном», в которой автор ностальгирует по советской нравственности 60-70-х годов.
В статье говорится:
«Начало... нравственной революции в рамках советской системы... положил доклад Хрущёва на ХХ съезде КПСС... И в этом процессе реабилитации нравственных чувств и личной порядочности... большую роль... играла публицистика “Литературной газеты”».
«Советская интеллигенция освобождалась от марксистского учения о диктатуре пролетариата не путём возвращения к Богу, как рассчитывали оказавшиеся в эмиграции и Николай Бердяев, и Семён Франк, и Иван Ильин, а путём возвращения к идеалам гуманизма и просвещения, идеалам либерализма... Отсюда и задача, которую ставили, пытались решить многие авторы и сотрудники «Литературки», — найти нерелигиозное, материалистическое обоснование совести».
«Есть ли у нас сегодня какая-либо газета, которая позволяла бы себе такую роскошь, которую себе позволяла «Литературная газета» в 70-е, — вести из номера в номер, на протяжении многих лет дискуссию о нравственности? Конечно, нет».
КОММЕНТИРУЮТ:
Татьяна Мишарина, доктор исторических наук,
Элеонора Литвинская, кандидат философских наук,
Владислав Раскин, культуролог,
Сергей Горюнков, консультант Отд. соц. технологий ПАНИ
Э. Л. Мне хотелось бы узнать ваше мнение о статье А. Ципко «Оазис на Цветном», опубликованной в 17-м номере «Литературной газеты».
В. Р. Не слишком ли много получится рекламы для Ципко? У него и в «Литературке» собственная колонка, и на канале «Вести» еженедельный междусобойчик со Сванидзе…
Э. Л. Дело не в самом Ципко, а в том понимании природы нравственности, которого он придерживается. Я думаю, это понимание заслуживает комментария.
С. Г. Комментировать высказывания Ципко — задача не из лёгких... С одной стороны, он признаёт, что «для сохранения человечности в человеке нынешняя система даёт куда меньше, чем канувший в Лету брежневский социализм...», а с другой — воспринимает советский строй как «врага» и стенает о «трагизме» судеб тех сотрудников газеты, которые утратили надежду на гибель «этой противоестественной системы». И тут же оговаривает: «Особых преследований со стороны системы... никто из сотрудников «Литературки» в 70-е уже не испытывал».
Т. М. Действительно, то ли «каша в голове», то ли двойной стандарт...
Э. Л. Ципко называет это «нравственной позицией “Литературки” 60-70 -х гг».
В. Р. Фига в кармане, адресованная власти — вот и вся позиция той «Литературки».
С. Г. А суть позиции — в отрицании государственной власти как принципа и в маскировке такого отрицания критикой бюрократических издержек власти.
В. Р. И напрасно Ципко противопоставляет взгляды коллектива «Литературки» взглядам Николая Бердяева. Ведь Бердяев тоже смотрел на власть как на явление, принадлежащее к низшей, а не высшей ступени бытия, а на применяемое властью насилие — как на неотъемлемый атрибут этой низшей ступени.
С. Г. Всё это никак не совместимо с современными научными представлениями о связи власти с управлением, а системы запретов — с самой культурой.
Т. М. Но если убрать из либеральной позиции критику власти, маскируемую благими намерениями, то что в ней останется? Манифестирование «нравственности по-литгазетовски»?
С. Г. Вот об этом и поговорим. Но сначала — вопрос. Вы обращали когда-нибудь внимание на то, что в нашем разговорном языке присутствуют два различных понимания слова «нравственность»? Согласно одному пониманию, нравственность — это поведение, отвечающее высокоморальным стандартам, это нечто диаметрально противоположное безнравственности. А согласно второму пониманию нравственность бывает «высокая» или «низкая». То есть в контексте второго понимания нравственность — это просто реальное поведение, которое может быть как социально-ориентированным («высокая нравственность»), так и антисоциальным («низкая нравственность»).
Э. Л. Я понимаю, это вы к вопросу о несоответствии слов-понятий их смыслам. Но тогда надо объяснить, откуда взялось несоответствие.
С. Г. Лично мне представляется, что в традиционных культурах уровень общественной нравственности был относительно высоким только лишь потому, что свойственный таким культурам тип авторитарной власти не стеснялся в выборе средств поддержания нужного уровня. То есть подлинный источник высокого уровня общественной нравственности — во властном принуждении к такому уровню со стороны авторитарной власти (в том числе власти традиции). А поскольку бóльшая часть человеческой истории приходится на традиционные культуры с типичным для них авторитаризмом власти, то и традиционно-высокий уровень нравственности в этих культурах стал постепенно отждествляться массовым сознанием с «нравственностью вообще»...
В. Р. А вот снижаться этот уровень начал именно тогда, когда «литгазетчики всех времён и народов» ополчились на понятия «власти» и «традиции», отождествив их с понятиями «насилия» и «предрассудков». Началось это примерно с эпохи французского Просвещения.
Т. М. И продолжается до сих пор.
С. Г. Но всякая разрушительная деятельность нуждается в идеологическом прикрытии. А таким прикрытием и явилось возникшее в эпоху Просвещения материалистическое учение с его главным постулатом об «относительности понятий «добра» и «зла».
Вдумайтесь: если «добро» и «зло» — понятия относительные, то их как бы и нет. А если их нет, то как возможно различение высокой и низкой нравственности?
В. Р. Зато возможна безответственная болтовня о «нравственности вообще», об «общечеловеческих ценностях», и маскировка с помощью этой болтовни факта противостояния в обществе двух диаметрально противоположных пониманий того, «что такое хорошо, и что такое плохо».
Т. М. Тогда не удивительно, что для Ципко высшее проявление нравственности по-советски — это не победа над фашизмом и не атмосфера созидательного труда, а самодовольная либеральная болтовня в «Литературке» времён хрущёвской «оттепели».